Автоматная баллада - Страница 59

– Ну, тех, кто был до тебя, устраивала лампочка. Наоборот, радовались – электричество, епить-мать, цивилизация, прям как в прежние времена. И тех, кто приходил после, – тоже.

– А мне захотелось осветить тебя именно свечами…

Их было пять тогда – аккуратных белых столбиков на потемневшей фигурной бронзе. Пять свечей, пять узких желтых конусов-язычков пламени, разогнавших сумрак по углам комнатушки. Нехитрый ужин из пары яблок и бананов, мороженое. «Ты, Виль, словно с пальмы свалился, да еще по дороге все ананасы на ней башкой пересчитал, – разбавленная вишневая наливка в хрустальных бокалах. Давай не будем торопиться, у нас ведь целая ночь впереди…»

– И как? Ты был удовлетворен… увиденным?

– Более чем. И – не только увиденным. А ты?

– Мне тоже понравилось… понравилась моя новая подушка.

«А сейчас я скажу глупость», – подумал он.

– Маш… мне действительно было хорошо с тобой. Честно.

– Мне тоже… честно… А та подставка для свечей, – после короткой паузы добавила она, – потом долго в моей комнате стояла. Я, когда на нее смотрела, тебя вспоминала… в некоторые моменты. Смешно, да?

– Почему же смешно…

– А по-моему, – так очень даже смешно.

В этой комнате канделябра не было. Лунный свет неторопливо лился сквозь окно, и в его лучах тело девушки казалось молочно-белым. Даже чуть более белым, чем две жемчужные капли. Зато чулки по контрасту выглядели сотканными словно бы из самой тьмы.

Чулки она снять не успела. Или – не захотела.

Она сидела, как обычно, согнув левую ногу и упершись подбородком в колено, – дама полусвета… точнее сейчас не скажешь, потому что холодным лучам была доступна лишь половина, справа же девушка будто растворялась в темноте. И на миг Швейцарцу вдруг почудилось, что эта чернота движется, как живая, наползает, пытаясь захлестнуть… Скорее всего, Маша в этот момент просто чуть повернулась или даже просто вздохнула, но для него этот миг был до краев наполнен жутью, и теперь, когда наваждение сгинуло, Швейцарец ясно чувствовал, как растекается по сосудам адреналин.

– Маша…

– Не зови меня так. Я же просила.

– Извини. Но Марианной мне совсем непривычно.

– А почему ты не можешь звать меня как раньше, малышкой? Я ведь твоя малышка – так же, как и ты – моя подушка. Или ты все забыл?

– Не забыл, – глухо проронил Швейцарец. – Просто… просто мне кажется, что малышка – это не очень подходящее сейчас слово.

– А я думаю, самое то… Подушка!

Она договаривала, уже вскочив – быстро и упруго, словно пластинка булата. Шаг, второй… его рукам хрупкое тело показалось невесомым, но пружины древней кровати отреагировали на их акробатический этюд протестующим скрипом.

– Подушка, Подушка, Подушка. Любимый Подушка.

– Малыш…

Она прильнула к нему и замерла – уютная мягкость, теплая и ласковая волна лунного света.

…а обоев на дальней стене не имелось, да и с подходящей для них ровной поверхностью дело было не так, чтобы очень, но зато каждое бревно покрыто причудливой резьбой и не в привычном грубоватом завитушно-посконном стиле, нет, четкие рисунки ассоциировались скорее с японскими или китайскими гравюрами. Странно даже, что не тематические, раз уж взялись вырезать, могли б и сюнга какое-нибудь… А вообще – кому-то, похоже, очень сильно было нечего делать, не без ехидства подумал Швейцарец и сразу же одернул себя – человек создал Красоту, а ты сразу… сюнга. Каждое бревно, сверху вниз и на всю длину – нет, просто на заказ так не работают, это вырезал одержимый. В хорошем смысле данного слова – одержимый желанием поделиться с окружающим миром, дать остальным слепцам увидеть хотя бы частицу света…

Если на том свете и вправду нет ни рая, ни ада, то хотя бы кущи завести стоит – для таких вот людей.

Впрочем, для котлов со смолой тоже имеется немало подходящих кандидатур.

– Осторожно, сережка…

– Прости. Больно?

– Есть немножко. Я ведь давно не надевала, а сейчас вставила, а кончики ухов…

– Мочки.

– … а кончики ухов взяли да припухли, – упрямо договорила она и жалобно-протяжно шепнула: – Но-оеть.

– Так сними.

– Не, не хочу. Привыкать буду. Тебе-то хоть они понравились?

– Очень.

– А почему не сказал?

– Ты не спрашивала.

– Ох, Подушка-Подушка… из тебя ну каждое малюсенькое словечко клещами тянуть приходится. Ты будто улитка: вымолвил полсловечка и сразу шасть обратно в раковину.

– Мне и в самом деле понравились твои новые серьги, – маленькая ладонь осторожно скользнула по его плечу, и Швейцарец накрыл ее своей. – Жемчуг тебе к лицу. В следующий раз непременно привезу тебе ожерелье… или нет, еще лучше – два месяца назад я в Новохабаровске платье видел, с жемчужными пуговицами. Хочешь?

– Конечно, хочу. А какое оно, это платье? Расскажи, а?

Швейцарец замялся. Во-первых, столь неосторожно упомянутое им платье являло собой, по его же собственным гипотезам, не совсем платье, а лишь верхнюю половину чего-то большего. По крайней мере, иного варианта, объясняющего символичность длины юбчонки, кроме как тот, что эта… гхм, не очень широкая лента должна быть скрыта под настоящей юбкой, он придумать не сумел. Во-вторых, Швейцарцу сейчас меньше всего хотелось бы объяснять Маше, при каких именно обстоятельствах он это платье видел.

Хотя, если вдуматься, ничего такого уж… да он и сейчас, если уж на то пошло, никому и ничем не обязан!

– Белое. На узеньких бретельках.

– Шелковое?

– Нет.

– А какое?

– Не знаю, – признался он. – Я так и не понял, из чего оно сшито. Но смотрится красиво.