– Ты хочешь сказать, – выпрямившись, медленно процедила девушка, – что у тебя попросту живот прихватило?
– Да-а-а! – выдохнул Айсман.
– Ну ты и урод.
– Урод. Мутант. Но не виноватый я-я-я-а! Оно само… пришло!
Анна глядела на корчащегося следопыта примерно так же, как любитель рыбной ловли – на совершающего схожие телодвижения червяка.
– Тебе. Помочь. Надо?
– Надо. Уйти. Тебе. На пару часов. На верхние этажи. В любую квартиру!
– Хорошо. И… постарайся тут не засидеться!
Тонкая девичья натура не выдержала столкновения с грязью жизни, мысленно прокомментировал он. Цепляясь за спинку дивана, попытался встать – получилось только со второй попытки. Внизу, под ногами при этом что-то противно хрустнуло – звиняйте, бабушка… или женщина, или даже девушка – мне сейчас не до почтения к усопшим. Отдышался… стянул уже порядком замаранное – как-никак в сапожищах повалялся, да и остальная одежда не сильно чище – одеяло, сгреб простыню и, придерживаясь за стену, побрел искать заветную дверь.
Романтика, бормотал он себе под нос, дурь в головах. Знала б ты, девочка, сколько народу померло, скажем, от дизентерии… у-у-у, там цифра такая, что любой пулемет от зависти ржавчиной покроется… й-у-у-у и зачем я только взялся жрать эту змеюку, не хотел ведь. Из мстительности… определенно, не доводит мстительность до добра. Хотя, если подумать, все закономерно, и то, что меня прихватило именно сейчас… дерьмо и смерть, они по жизни бок о бок идут. И если кто думает, что во второй может быть хоть что-то привлекательное – героическое там или просто благородное – значит, первого они мало нюхали и уж точно не жрали!
– Знаешь, – задумчиво произнес он, – до войны некоторые женщины этим способом неплохие деньги зарабатывали. Не в Союзе или Китае, разумеется, а на загнивавшем в дикости Западе.
– Каким?
– Тем самым, которым ты занималась последние несколько часов.
– Одевались и раздевались?
– Главным образом раздевались, – пояснил Швейцарец. – Перед мужчинами.
– Раздевались, а потом?
– А потом ничего.
– И что, за это платили деньги? – удивленно спросила Тайна.
– Именно.
– Ох, – сокрушенно вздохнула девушка, – как же хорошо было до войны.
– На самом деле, – сказал Швейцарец, – я слышал, что и в наши дни кое-кто пытался заняться этим бизнесом, но, увы, не прижился экзотический цветок стриптиз на неблагодарной сибирской почве. Завял, захирел, зачах и сдох.
– Жа-алко.
– Что поделать. Экономическая обстановка не благоприятствует культурным изыскам. В смысле – народ если расстается с деньгами и прочими ценностями, то предпочитает получать взамен чего-нибудь осязаемое.
«А еще вернее, – мысленно докончил он, – этот народ пользуется тем, что предложение многократно превышает спрос. Все в точности, как и завещали нам товарищ Маркс вместе со своим лучшим другом Карлом. Даже сейчас, а уж в первые послевоенные годы любой мало-мальски зажиточный селянин мог запросто набрать себе гарем из эвакуированных городских красоток. Правда, когда началось лето и с юга хлынуло зверье, простое и мутировавшее, все оказалось не так уж и весело…
Мы ведь просто пытаемся выжить, – подумал он, – только вот по-глупому – даже термоядерное прижигание ума не прибавило. Вместо того чтобы пытаться выжить «всем миром», грыземся, как собаки. Теперь вот еще храмовники эти повылазили…»
Он вспомнил коридор, тонкое хихиканье ключника… ныне покойного… «Горячие они, как на подбор». Сколько их там осталось, таких как Тайна, его Тайна? Десять? Двадцать?
Убивать… давить эту мразь! Ведь есть же, остались еще нормальные люди, пусть их меньше, чем он думал когда-то, в начале своего пути, но их не так уж и мало. Просто им надо дать шанс.
– Слушай, откуда ты все знаешь?
– Я, – улыбнулся Швейцарец, – наглядная иллюстрация преимуществ домашнего обучения. Индивидуальный подход и прочие достоинства.
Конечно, полностью быть уверенным в своей правоте он не мог – для чистого эксперимента требовался контрольный экземпляр «школьника советского обычного», а где его взять? Но Швейцарец знал, что Старик учил его почти всему, что знал сам, а Старик и до Армагеддона явно выделялся над общим уровнем.
– Ой-ой-ой. Тоже мне, всезнайка-самоучка.
– Не самоучка, а домоучка, – поправил он. – И ничего смешного в этом нет. О том, что подобный метод обучения эффективнее, было превосходно известно еще до войны.
– Неужели? А почему тогда все в школах учились?
– Потому что кроме учителей тогдашним государственным образованиям приходилось также содержать танкистов, артиллеристов, ракетчиков, пехоту и десант, а еще подводников, интендантов, военюристов и даже Краснознаменный ансамбль песни и пляски, – на одном дыхании отбарабанил Швейцарец. – И если учителю хватало мела и доски… ну, географам еще глобус требовался, а биологам – микроскоп и лягушки… то, например, ракетчикам, даже самым мелким, зенитным, нужна была ракета, а она обычно стоила дороже целой школы. Подводникам, соответственно, подводная лодка, желательно атомная…
– Как бомба?
– Да.
– А… танки разве тоже были дорогие? Мне рассказывали, что их до войны столько наделали, столько… да и сейчас на юге вдоль бывшей границы, говорят, целая уйма ржавеет.
– Дешевле подлодок, – усмехнулся Швейцарец. – Но с ними проблема была именно в том, что их нужно было много. Так много, чтобы у врага даже термоядерных бомб на всех не хватило.
– Ну а почему все эти летчики-танкисты забирали больше денег, чем учителя? Пусть бы экономили.